Потерянное общество

Ежегодно более 300 качканарцев освобождаются из тюрьмы и возвращаются в родной город. В безрезультатных попытках устроиться в жизни они негласно образуют отдельную прослойку населения — не работают, получая грошевое пособие от Центра занятости, живут в общежитиях, выпивают, не участвуют в общественной жизни, не ходят на выборы. Успешных судеб — единицы.

Бывшие зэки констатируют: общество сознательно игнорирует их существование. Тотальная безнадега, нищета и аморальная жизнь толкает многих на повторное преступление. По иронии, жертвами обычно становятся те, кто игнорировал их интересы на воле, — обычные добропорядочные люди

«Не берут даже техничкой»

31-летняя Наташа, сложив ногу на ногу, сидит на мягком пуфике и смотрит в окно. Поверх застиранного домашнего халата накинута адидасовская ветровка. На руках почти не видно обычной кожи — взгляд цепляется только за шрамы, ожоги и тюремные татуировки. Крашеные волосы собраны в хвостик, отсутствие косметики делает лицо юным и немного милым.

Отвечает односложными фразами. Сначала кажется, что не доверяет. Но уголки губ, слегка растягивающиеся в улыбке от очередного вопроса, говорят об обратном. Это её особый язык общения в обществе, выработанный в результате столкновения с другими людьми — теми, кто её судил, кто осуждал, кто, окинув оценивающим взглядом, отказывал в приеме на работу.

В 17 лет закончила школу, в 18 родила, в 25 впервые оказалась в тюрьме.

— Освободилась три года назад. В тюрьме отсидела два с половиной, за тяжкие телесные — пырнула ножом соседу под ребра. Все произошло по пьянке. Он просто не в то время вышел в коридор, — говорит Наташа, хитро улыбаясь на последней фразе.

Сосед остался жив. После освобождения они виделись несколько раз. Претензий друг к другу у них нет. Более того, говорит Наташа, она даже не раскаивается в своем поступке, наоборот, радуется:

— Все, что ни делается, все к лучшему. Может, зона уберегла меня от чего-то более нехорошего. Единственное, за решеткой постоянно грызли мысли: лишь бы были живы родители.

Наталья, 31 год. На зоне провела 2,5 года за то, что пырнула соседа ножом. Не раскаивается и считает, что в тюрьме — по-своему хорошо. Сейчас пытается наладить жизнь на свободе, но её попытки пока тщетны. /фото Елены Ходыревой

В тюрьме совсем не страшно, объясняет она. «Просто четыре стены, из-за которых не выйти».

— Тюрьма и зона — это разные понятия. В тюрьме сидишь только в камере, в зоне более свободно, отбывать срок — проще. Вешаются только те, кому светит 20-30 лет. Там заключенные ходят на работу, могут гулять по территории, смотреть на деревья, солнце. Я, например, ходила даже в библиотеку, читала газету «Зона», посещала церковь.

Свое освобождение Наташа помнит хорошо — на вокзале в Нижнем Тагиле её встретили мать и сын. Уже дома, в Качканаре, устроили небольшие посиделки, после которых она отправилась спать. Вспоминает, что в голове крутились мысли о светлом будущем, которые притупились при первой же попытке найти работу.

— Сначала ждала три недели, пока сделают паспорт, потом встала в центр занятости — отношение к отсидевшим там паршивое, хотя несколько раз мне даже предлагали место. Я с надеждой шла по указанному адресу, но как только работодатель узнавал о судимости, то получала отказ. Обманывать и скрывать свое прошлое, чтобы устроиться на хорошо оплачиваемую работу, не хотелось — все равно найдутся «добрые» люди, которые обязательно все расскажут. Это проблема маленького города — все всё знают, шушукаются между собой, но я стараясь не обращать внимание. Так прошли полгода и меня сняли с биржи. Теперь перебиваюсь случайными заработками. Хотелось бы получать 100 тысяч, но мне бы хватило и 12-ти. Чтобы перебраться в другой город, нужны деньги, но накопить с моей зарплаты не получится.

Анализируя прошедшие три года, Наташа говорит, что понимает, почему некоторые бывшие заключенные вновь стремятся попасть за решетку:

— Им там лучше, чем на свободе — кормят, одевают. Самой бы обратно не хотелось, ну только если через один-два месяца, — то ли в шутку, то ли всерьез заключает она.

«Пять детей. Одни умер. 4 сидели»

— Ничего, вот скоро я открою магазин, и она пойдет ко мне работать, — в разговор внезапно встревает молодой мужчина, заглянувший в комнату.

Сергей, 35 лет, короткая стрижка, светлые волосы, открыто и добродушно улыбается, с легкостью поддерживает разговор. Когда говорит, что сидел дважды, последний раз — за убийство, что освободился несколько месяцев назад, автоматически хочется переспросить — «Это вы серьезно?».

Сергей живет в этом же общежитии, на одном этаже с Натальей и их общей матерью. Ему повезло — бороться за собственное жилье не пришлось, администрация выделила комнату по соцнайму. Сейчас он заканчивает там ремонт, с нетерпением ждет, когда можно будет расставить вещи и основательно обосноваться.

35-летний Сергей отсидел за убийство. Освободился два месяца назад, сейчас заканчивает ремонт в комнате общежития. Строит грандиозные планы на будущее. Например, открыть вино-водочный магазин. Фотографироваться отказался со словами: «Вдруг, я мэром города стану?» /фото Елены Ходыревой

— У нас просто семейка такая, — смеется он после ремарки о своем тюремном прошлом. — Мы — многодетная семья. Мама нарожала пятерых, один умер, а четверо отсидели. Это чистая правда. Мы — дети улицы, мама много работала, плохому нас никто не учил. Мы сами выбрали путь и пошли по нему.

На счету его братьев — драка и кража. Сам Сергей в первый раз оказался в тюрьме, когда ему было 20 лет. Дали четыре года за кражу восьми тысяч долларов. Говорит, что тогда ему «просто захотелось легких денег». Второй срок — пять лет — он получил за убийство наркомана. Давали семь, но за хорошее поведение его отпустили раньше. Как и сестра — совсем не жалеет о произошедшем.

— Тот, кого я убил, был плохим человеком, избил еще одного нашего брата, который в итоге умер от разрыва селезенки, — рассказывает мужчина. — В тот момент я мстил, хотя не думал, что убью, просто так получилось. Наркоман умер через три часа из-за кровоизлияния.

В виду отсутствия в стране жизнеспособной программы реабилитации бывших осужденных, каждый, по его словам, реабилитируется по-своему. К примеру, ему, в отличие от многих других, удалось почти сразу же найти работу — восстановился на прежнем месте, занимается установкой пластиковых окон. Трудность заключалась лишь в восстановлении документов — кроме справки об освобождении и пластиковой карты (удостоверение личности, заменяющее в Казахстане, откуда он с семьей приехал, паспорт). На территории России карта недействительна. Российский паспорт Сергей до сих пор не может получить, хотя родился в Качканаре.

— Жалею только об одном — что время, проведенное в тюрьме, упущено. Мне очень стыдно за эти годы. Теперь буду наверстывать упущенное, сейчас заканчиваю ремонт в своей комнате. Хочу, чтобы в нашей семье все было хорошо. В будущем планирую открыть вино-водочный магазин. Правда, надо будет много денег — миллиона два, наверное, но постараюсь накопить. Буду возить продукцию из Казахстана — там дешевле, а качество на уровне.

Замкнутый круг

По соседству с Натальей и Сергеем живут еще несколько бывших заключенных. Один из них — 47-летний Николай. Короткая стрижка, спортивные штаны, свитер. Не пьет, не курит, выглядит старше своих лет. В глубоких морщинах, пересекающих лоб и щеки, будто отпечатались все трагедии судьбы. Тем не менее, сквозь его поведение и манеру общения просвечивает некая импозантность.

В тюрьме сидел трижды. Первый раз — еще в 80-х за украденный мотоцикл. Говорит, что хотелось побравировать перед девчонками. Отсидел два года. Второй раз — за драку в кафе. Вышел через полтора года.

— В последний раз посадили на четыре года за распространение наркотиков (сам не употреблял). Необходимы были деньги, потому что на работу меня, бывшего зэка, никто не брал. Нужно было как-то выживать, — оперевшись руками на облупленный подоконник в общем коридоре, рассказывает он. — Вот как хочешь, так и крутись. Замкнутый круг.

У него несколько специальностей. Раньше работал водителем, после первого освобождения устроился стропальщиком в КГОК. Говорит, что тогда ему повезло — взяли по блату (мать была соседкой бывшего гендиректора комбината Валерия Молчанова, дружила с его женой).

— Потом я попал в аварию, комбинат захватили москвичи, сказали, что я — переломанный — им не нужен. Когда последний раз вышел, то сразу встал в центр занятости. Ходил постоянно, надеялся найти работу, но везде получал от ворот поворот. Всем нужны только молодые и здоровые парни, чтобы ничего не спрашивали, не интересовались бухгалтерией, работали за «боюсь». Молодежь так и трудится, потому что набрала кредитов, которые надо платить. А мы, всё повидавшие люди, невыгодны — много просим, да еще и права качаем.

Говорит, что мог бы взяться за любую работу, но помимо справки об освобождении у него на руках есть справка-ограничение от врачей. Из-за двух инфарктов ему присвоили третью группу инвалидности. Теперь живет на мизерную пенсию.

Николай. 47 лет. Не курит, не пьет. Трижды сидел в тюрьме, в последний раз — за торговлю наркотиками, освободился летом прошлого года. Не может найти работу, живет на 5000 рублей пенсии по инвалидности. /фото Елены Ходыревой

«Общество хочет, чтобы я сдох»

— Денег катастрофически не хватает, но это никого не волнует. Вы и сами видите, как мы живем. Общество хочет, чтобы я быстрей сдох. Оно таких не принимает, — прислонившись к общажной пошарпанной стене, говорит Николай. — Взять отношение тех же врачей. Когда я пришел в нашу поликлинику, то чуть одного из них не выкинул за галстук в окно. С ними просто невозможно разговаривать — морщатся, ведут себя высокомерно. Считают, что раз они не сидевшие, то, минимум, на класс выше нас. Такие люди никогда не поймут, как ты осмелился зайти к ним в кабинет и, не дай бог, обратиться на «ты». Ты должен сесть, трястись и слезно просить их о чем-то. И так везде.

Несмотря на отвращение, которое он испытывает к представителям «обычного» общества, и несогласие с российской действительностью, признается: в построении гражданского общества не участвует, на выборы не ходит, за политикой не следит.

— Принципиально не голосую, потому что знаю всю местную власть, как облупленную — они только грызутся за деньги и кресла, на людей им пофиг. Вот, к примеру, еще с детства помню нынешнего мэра Набоких. Тако-о-ой пакостник был…

После этих слов начинает хохотать. На вопрос: «Как обстоят дела с реабилитацией бывших осужденных в нашей стране», отвечает, коверкая слова:

— Ребиля… Что? С реабилитацией? А что это вообще такое? В чем смысл этого слова?

— Помочь человеку встать на истинный путь, для начала — устроиться на работу.

— А путь истинный — это какой?

— Жизнь по закону.

— А его кто-то соблюдает? — спрашивает и смеется. — Хотел бы я увидеть такого человека. Просто в тюрьме не все оказываются — у некоторых папа важный, у других денег много.

Он уверен: от тюрьмы человека может уберечь только страх перед реальным наказанием, поэтому жизнь большинства людей, говорит он, похожа на заячью — «боятся и дрожат». За решеткой, по его словам, отдельное мини-государство, со своими отношениями и правилами. Задумавшись, говорит, что больше не хочет туда попадать. На свободе, по его словам, есть роскошь — открыто высказывать свое мнение, за колючей проволокой все проблемы решаются с помощью силы.

— Сейчас я строю дачу на Ису, там живет мать, — говорит Николай. — Для меня сейчас главное — мой сон и аппетит. Если что-то потеряю, то не выживу. Люблю ездить на рыбалку. Согласен взять удочку, уехать на пруд, лишь бы никого не видеть, не слышать и не общаться. Но мне только осталось мечтать…

Обратный эффект гуманности

Как рассказывает специалист административного надзора полиции Лариса Русских, специальной программы, по которой бы трудоустраивали бывших заключенных, действительно нет.

— Если в советские времена за человека боролись и государство было в этом заинтересовано, действовал закон о тунеядстве, нельзя было не работать, то сейчас для этого ничего не делается. В наше время на первое место выходит так называемая гуманность, которая не идет обществу на пользу. Единственная возможность для отсидевших — встать в центр занятости и устроиться на работу. С пропиской и документами должны помочь в соццентре «Забота».

Почти все заключенные, по её словам, выходят на свободу с благими намерениями, но мысли и действия каждого индивидуальны. Кто-то может выйти с установкой, что больше в тюрьму не попадет, но, например, более 90% вышедших наркоманов опять возвращаются за решетку. Некоторые бывшие зэки просто не хотят выполнять правила, установленные обществом, — трудиться не желают, а потребность в деньгах испытывают, вот и нарушают повторно закон.

Сейчас под полицейским надзором находятся 29 экс-заключенных качканарцев. В их кагорту попадают педофилы, рецидивисты, а также люди, совершившие тяжкие и особо тяжкие преступления. В прошлом году три поднадзорника опять пошли на преступление, с начала этого года повторно сели также трое.

— Адмнадзор полной гарантии, что человек не совершит рецидив, не дает — круглосуточно не контролируем, за руку не водим. Проверки проходят только раз в семь-десять дней, — рассказывает специалист. — Оторваться от прежней жизни — это большой труд, нужно ломать себя. Кому-то в качестве стимула помогает любимая женщина, кто-то за годы отсидки взрослеет, но многие как ушли с сознанием подростка, такими же, независимо от возраста, вернулись.

Бывшие заключенные, по данным директора центра занятости Людмилы Масленниковой, часто обращаются за помощью в трудоустройстве:

— Мы предлагаем им места, но в дальнейшем работодатель уже сам решает — подходит ему такой кандидат или нет. Конечно, если у человека нет никакого образования или специальности, он сидел в местах не столь отдаленных, то понятно, что он, как сотрудник, неинтересен.

Иногда, по её словам, бывшим заключенным везет и их трудоустраивают, но работа, даже при наличии специальности, скорее всего, не будет связана с детьми или материальной ответственностью. Наиболее распространенные варианты — дворник или подсобный рабочий.

Надежда Лесникова

Смотрите также:
— В Качканаре – 482 судимых. Каждый третий совершает рецидив